Цитаты Макса Фрая

Интриги – это высшая степень развлечения человечества, перед которыми даже блекнут все проявления магии.

Иногда люди говорят неправду с таким размахом и воодушевлением, что в результате и сами уже не могут вспомнить, как же все было на самом деле. – Макс Фрай

Человеческое великодушие – это достойное дополнение к его могуществу.

Маленькие и яркие подушки, валяющиеся вокруг меня, уже не просто лежат, а ползают, как маленькие и мягкие домашние черепашки. Ляжешь спать, а они сами вокруг тебя и соберутся. Так удобно!

Макс Фрай: Даже ничего не имеющий человек всегда и очень быстро обрастает имуществом, как бродячие собаки блохами.

Старость и смерть – это заразные заболевания каждого с неминуемым летальным исходом, лекарства от которого еще не придумали. Причем, передаются они по наследству.

Очень часто у меня появляется непреодолимое желание изловить этих прыгающих солнечных зайчиков и набить им морду. – М. Фрай

Как хорошо, что человек не способен страдать очень долго. Исчерпав свой лимит, мы рано или поздно спокойно переключаемся на что-то другое.

Продолжение цитат и высказываний Макс Фрая читайте на страницах:

Некоторые события начинаются как комедия, а заканчиваются катастрофой. Зато некоторые катастрофы, казалось бы, почти не оставляют шансов выжить, завершаются если не смехом, то хотя бы улыбкой. Потому что, пока человек жив, ничего не пропало – даже если пропало абсолютно все.

-А не соблаговолит ли ваше величество с благодарностью принять некоторое количество прискорбно благоухающего итога продолжительного процесса пищеварения, трепетно поднесенного к вашим устам на сельскохозяйственном инструменте, как нельзя лучше приспособленном для этого благородного дела? – тоном опытного придворного осведомился Мелифаро.

После того как человек единожды преодолел границу своей реальности, никаких границ для него больше не существует, разве что воспоминания о том, что они были.

У тебя на родине такое “начеку” называется “паранойя”.

Почему-то принято считать, будто любовь – это непременно светлое и прекрасное чувство, а уж быть объектом чьей-то любви – сплошное удовольствие. Увы, это почти всегда не так. Перекроить по своей мерке и оставить при себе – вот чего обычно хотят любящие – супруги или родители, без разницы.

“Позориться” – слово из лексикона обычного человека, озабоченного чужим мнением и прочими социальными грузилами. А здесь, на изнанке человечьего мира, нет никого, кроме тебя. Если и покажется, будто мельтешит кто-то, имей в виду: мерещится. Мираж в пустыне. Глупо всерьез интересоваться мнением миража…

Мне-то повезло: я от рождения испытываю отвращение к витью гнезд.

Человеческая жизнь – это вообще одна сплошная непрерывная несправедливость.

Моя Москва – лоскутное одеяло; некоторые фрагменты этого города исследованы мною более-менее тщательно, некоторые мне удавалось увидеть мельком, на бегу, – вполне достаточно, чтобы убедиться в их существовании, но и только. А некоторые до сих пор зияют ослепительно белыми пятнами прорех в моем образовании. Только на карте и видел.

Иногда нет ничего лучше старой и несмешной шутки: такие вещи каким-то образом склеивают реальность, время от времени разваливающуюся в наших неумелых руках…

Теперь ты понимаешь, почему самураи делали себе харакири? Не демонстративный героизм средневековых психов, а жест милосердия: иногда жить становится так больно, что меч, раздирающий внутренности, приносит облегчение… Но у тебя ни меча, ни даже мужества, дружок, только боль, так уж ты нелепо устроен!

Но пока я летал на своей хрупкой скорлупке по взбесившемуся Хурону, подпрыгивая на гребнях темных упругих волн, всех этих проблем попросту не существовало: я ни о чем не вспоминал и не строил планов на будущее, было только “здесь и сейчас”, на мой вкус, немного чересчур мокрое и холодное “здесь и сейчас”, но, может быть поэтому такое настоящее…

– подумать только, какой патриотизм! – изумилась леди Сотофа. – Ну да, конечно, в чужую родину гораздо легче влюбиться, чем в свою собственную!

Налицо суровый аскетизм на почве патологической скупости.

Справедливость как таковая вообще не является одним из непреложных законов вселенной: это понятие – всего лишь порождение великой потаенной мечты каждого человека получить хоть какую-то награду за свои истинные и мнимые достоинства, не оцененные ближними…

Если напряженно смотреть в глаза чуду, оно может смутиться и не произойти – просто потому, что человеческие глаза не так уж привычны к чудесам.

Да здравствует раздвоение личности – кратчайший путь к душевному равновесию!

Так что не клевещите на свою прекрасную родину!

Впрочем, процесс воспитания сам по себе похож на какую-нибудь зловещую магию: день за днем тебя превращают в кого-то, кем тебе совершенно не хочется быть, – в подавляющем большинстве случаев это срабатывает, к сожалению.

– И кто виноват? – сердито сказал я. – Никто, конечно же. Все, что взрослый человек делает с собой, со своей жизнью и смертью, он делает сам. – Зато расхлебывать все это обычно приходится большой компанией.

Один из самых простых способов любить город, в котором живешь, – время от времени смотреть на него глазами чужака (если, конечно, злая судьба не забросила тебя в совсем уж мерзостную дыру.)

Жизнь наглядно доказывает, что почти всякую хорошую девочку можно сбить с Пути Истинного глупым словосочетанием: «Я без тебя сдохну». И почти всякого хорошего мальчика можно сбить все с того же П. И. не менее глупым словосочетанием: «Да тебе слабо!» Граждане с противоположной реакцией (девочки, гибнущие на «слабо», мальчики, которые не допустят, чтобы без них кто-то сдох) — соль земли, как мне кажется. Возможно даже, йодированная соль земли с пониженным содержанием натрия. Очень полезная для здоровья.

Когда выбирать особо не из чего, процедура принятия решения становится особенно долгой и мучительной.

Если встречу на улице свою судьбу, непременно набью морду этой гадине…

Надо, чтобы ни один из дней твоей жизни не был похож на прочие – рецепт вечной молодости.

Любить стоит только тех, кто в данный момент находится рядом, и только до тех пор, пока за ними не закроется дверь.

Несложно смириться, что бедняку не светит жизнь во дворце: хвала Магистрам, не в этом счастье… Но шанс на бессмертие должен быть бесплатным, иначе свинство какое-то получается!

– Призрак?! – Удивился я. – Да уж, все любопытственнее и любопытственнее!

Любая женщина – сумасшедшая птица. Любая – запомни это, сэр Макс! Проблема в том, что большинство женщин стремятся научиться не летать, а только вить гнезда.

Под небом рождается слишком мало существ, чьи желания имеют какое-то значение…

Когда появляется близкий человек — это прекрасное событие, драгоценный подарок судьбы, желанная передышка в пути, но одиночество было, есть и остается естественным состоянием всякого живого существа.

Нет ничего лучше, чем ясное, солнечное весеннее утро в старом центре Ехо… и нет ничего хуже, чем ясное, солнечное утро в любое время года и в любой точке вселенной – в том случае, если вам не дали выспаться.

– Да уж, роман с собственной родиной у меня не очень-то получился, – горько усмехнулся я.

Если падаешь со скалы в пропасть, почему бы не попробовать полететь? Что ты теряешь?

Когда рассказываешь о себе «правду и только правду», стараясь при этом быть увлекательным или хотя бы забавным, эффект поразительный: собственные горести начинают казаться старым анекдотом, который ты сам уже когда-то от кого-то слышал.

Я констатировал факт. Факт при этом визжал и вырывался, но я его все-таки констатировал…

Ну что, нашел я на тебя управу? – ехидно спросил я своего зазеркального двойника. – Вот то-то. Живи, скотина! Вой от тоски, рычи от боли, если сильно припечет, но живи.

Мой в меру великий и явно недостаточно ужасный Гудвин…

Отпустить на свободу кого-то гораздо проще, чем сделать то же самое для себя самого.

Стоит решить, что достиг в чем-то совершенства, и тут же выясняется, что это только начало большого, сложного и, ясное дело, бесконечного пути.

Люди делятся на тех, кто любит рассказывать о чувствах, тех, кто предпочитает истории с моралью, и тех, кто всегда умудряется говорить о чудесах, – даже если повествует о том, как следует чистить картошку.

Когда знаешь, о чём поговорить с человеком, это – признак взаимной симпатии. Когда вам есть о чём вместе помолчать, это – начало настоящей дружбы.

Странное место этот твой Мир, сэр Макс! Считается одно, а делается другое… У нас вообще ничего не “считается”. Закон оговаривает необходимость, суеверия – внутреннюю убежденность, традиции свидетельствуют о наших привычках, а в остальном – каждый волен делать, что хочет.

Мой босс всегда уезжает домой только на собственном транспорте, аргументируя это тем, что в служебной машине он, соответственно, и чувствует себя на службе. А в собственном амобилере он уже как бы дома. И надо быть последним кретином, чтобы отказаться от возможности расстаться со службой на полчаса раньше. По-моему, очень логично!

Видите ли, Джуффин, я с рождения абсолютно уверен, что совершенно замечателен сам по себе и никакая дурная репутация мне не повредит! То есть я слишком самовлюблен, чтобы утруждать себя попытками самоутвердиться, если вы понимаете, что я имею ввиду…

Сознание далеко не всегда воспринимает и обрабатывает информацию, полученную телом. Но информация от этого никуда не исчезает.

Меня просто пугала легкость, с какой я опустился, размяк, расслабился, превратился в зануду, по-стариковски разглагольствующего о своих былых подвигах. Я не раз слышал, что солдат, публично уличенный в трусости, нередко становится самым отчаянным героем: его подстегивает страстное желание доказать миру, что он не так уж безнадежен.

Я с рождения абсолютно уверен, что совершенно замечателен сам по себе и никакая дурная репутация мне не повредит! То есть, я слишком самовлюблен, чтобы утруждать себя попытками самоутвердиться…

Стоит человеку решить, что он пришел к согласию с самим собой и окружающим миром, как тут же лучшие друзья начинают делать все, чтобы лишить его этой иллюзии.

– Ого! Чем дальше, тем любопытственнее!

Когда дело доходит до пешей ходьбы, ее темперамент становится совершенно невыносимым!

Ложь – пагубная привычка: стоит однажды научиться, и тут же начинаешь лукавить даже наедине с самим собой.

Сколько бы я не твердила нехитрую мантру: “Совпадение, совпадение, совпадение, совпадениесов, падениесов, падение сов”, – бесполезно. Сколько бы ни пало в этой битве сов, себя не обманешь.

Я – такое специальное полезное живое существо, над которым можно всласть поизмываться, когда под рукой нет какой-нибудь другой жертвы, а злодейская душа господина Почтеннейшего Начальника требует своего.

Правда часто выглядит недостоверно, в отличие от умело сконструированного вымысла.

Я слушал ее и чувствовал, что еще немного – и я могу расплакаться от обиды. Именно то, что требовалось! За этим я к ней и шел, зная за собой давнюю слабость: я люблю нравиться, мое глупое сердечко жаждет восхищенных вздохов, моя голова идет кругом после пары-тройки второстепенных комплиментов. Я знал, что самый деликатный упрек из чужих уст встряхнет меня гораздо эффективнее, чем длительный сеанс самоедства.

Как может нормальный человек с чувством юмора всерьез захотеть замуж – не понимаю!

Если учесть, что все мы в той или иной степени подвержены заблуждениям, следует выбирать для себя убеждения, которые доставляют максимальное удовольствие.

Всяк находится там, где находится, и имеет те внешние обстоятельства, которые он имеет. Все претензии – к себе.

Все уже так хреново, что хуже быть не может. Следовательно, может быть только лучше. Логично?

Если ты устал и хочешь спать, к твоим услугам целая вселенная, до краёв наполненная одеялами и одиночеством.

Просто невозможно заставить себя сделать некоторые вещи, пока тебя не припрут к стенке!

Представляю себе ухаживания Мелифаро! “Уберите свою роскошную задницу с моих глаз, незабвенная, поскольку ее божественные очертания не дают мне сосредоточиться!”

Счастье не является нормальным состоянием для человеческого существования.

Мир делится не тех, кто все понимает, и на всех остальных. Остальные, при всех своих гипотетических достоинствах, — неинтересны.

Опыт – единственная драгоценность, ради которой живет человек, даже если сам об этом не знает.

Любой незнакомый город кажется мне прекрасным, и Чинфаро не был печальным исключением их этого правила. Я ухаживаю за незнакомыми городами, как ухаживают за женщинами – я стараюсь нежно прикасаться ступнями к булыжникам мостовой, я даже дышу осторожно, принимая каждую порцию пронизанного чужим ароматом воздуха с благодарностью, как поцелуй, чтобы не показаться бесчувственным грубияном, одним из многих, и восхищенно говорю: “Ты – самое прекрасное место из всех, что я видел, лучше просто невозможно!” Признаться, я всегда говорю очень искренне, я сам себе верю в этот момент, поэтому и город мне верит и через некоторое время робко осведомляется, что он может для меня сделать… Может, поэтому мне нигде не было по-настоящему плохо, разве только в том городе, где я родился: в те глупые времена я еще не умел очаровывать – никого!

Не могу простить моему прошлому, что оно у меня было.

Любая женщина – сумашедшая птица… Проблема в том, что большинство женщин стремятся научиться не летать, а только вить гнезда. Просто беда с нашей сестрой!

Обычно люди начинают обращать внимание на красоты окружающего мира только в том случае, когда дела совсем плохи. Недаром столько народу становится поэтами в юности. Обычно созданию очередного ритмически организованного шедевра предшествует размолвка с хорошенькой девушкой или, того хуже, – временное отсутствие девушки, с которой можно было бы ссориться всласть. Впрочем, некоторым особо чувствительным натурам хватает «двойки» по химии или скандала с родителями…

Просто я очень люблю жизнь во всех ее проявлениях, при условии, что эти самые проявления отличаются некоторым разнообразием…

Человек рождается одиноким; строго говоря, рождение – это и есть первый шаг навстречу одиночеству, таковы правила игры, в которую нас всех втянули, не спросив; жалобы не принимаются.

Иногда ты рассуждаешь так прямолинейно, что это можно принять за тонко продуманное издевательство над собеседником.

Человек, которому нечего терять, способен на все.

Ты представить себе не можешь, на что способен человек, который наконец-то понял, что у него нет другого выхода…

На все вопросы существуют ответы, но кто сказал, будто все ответы должны быть известны тебе?

Словно в моем распоряжении имелась вечность, аккуратно упакованная в разноцветную бумагу, перевязанная красной ленточкой и снабженная поздравительной карточкой с надписью: “Великолепному сэру Максу, в собственные руки”. Разумеется, никакой вечности в моем распоряжении не было, разве что дурная привычка транжирить время так, будто оно действительно принадлежит мне…

Ты мертвой хваткой цеплялся за каждого человека, который давал понять, что испытывает к тебе хотя бы минимальную симпатию. Глупо, сэр Макс! Пора смириться с очевидным: тебе никто не нужен. Да и ты никому не нужен, если быть честным до конца. У тебя нет ничего общего с этими людьми, кроме твоего нелепого желания видеть вокруг себя улыбающиеся знакомые лица…

Непоследовательность и отсутствие любознательности – скорее беда для ученого, чем преступление.

По сравнению с Шивой я почти инвалид, поэтому придется набраться терпения и выполнить эти прекрасные действия последовательно.

Я предпочитаю прозвища именам: по крайней мере, прозвища дают более-менее осмысленно, а имена – как бог на душу положит.

Все мы рождаемся и умираем с одной и той же невысказанной просьбой на губах: Любите меня, пожалуйста, как можно сильнее! В отчаянных поисках этой дурацкой несбыточной любви к себе мы проходим мимо великолепных вещей, которые вполне могли бы сбыться, в том числе и мимо настоящих чудес. Но нам не до них: мы слишком заняты поиском тех, кто нас оценит и полюбит…

Bозиться с людьми, которые всегда рады принять чужую помощь, — занятие, по большому счету, бессмысленное.

Что касается обещания прекрасной леди по имени Смерть… Думаю, тебе я мог бы рассказать о нашем свидании. Кажется, ты специально создан для таких историй. – Лучше не надо, – улыбнулся я. – Боюсь, что об этом действительно не следует говорить вслух. Кроме того, я, наверное, и так знаю, что это было за обещание. Иногда смерть смотрит на мир твоими глазами, правда? Одного такого взгляда вполне достаточно, чтобы убедить собеседника согласиться с твоим предложением, каким бы оно ни было. Кто может устоять перед обаянием смерти? – Откуда ты знаешь? – Анчифа смотрел на меня с почти суеверным ужасом. – Однажды мне довелось услышать твои шаги в темноте. Ты здорово напугал меня тогда, сэр капитан. А теперь мне понятно, почему я так испугался. Тот, кому доводилось умирать, не может не узнать тяжелую походку смерти. Вот и мне она знакома…

Леди Меламори уже вернулась, повеселевшая и готовая к новым подвигам в свободное от пакостей время.

Выдайте мне справку, что вы от мeня в восторге, ладно? – устало улыбнулся Мелифаро. – Я повешу ее на стене в гостиной… или подарю сэру Манге – пусть умирает от законной гордости!